Чем займемся?
Начало — сочное, мощное, захватывающее. Чувство реальности, правды со всеми деталями, запахами и подробностями быта. Жестокость, несправедливость, ежедневные унижения доброй и безотказной Зулейхи, оказавшейся «низкоранговой» в семье своего мужа. Каторжный труд, чудовищное бесправие, жестокие духи — естественное положение вещей, которое было всегда, не может быть иным и которому запрещено противиться даже внутренне. Странное, неприятное, архаичное слияние ее мужа — Муртазы с его зловещей матерью — Упырихой. В семье Зулейхи нет нормального диалога. Они не болтают, не обсуждают бытовые мелочи, ничем не делятся: общение в форме распоряжений, коротких вопросов, сигналов, но в основном они молчат, каждый знает свое дело и молча его выполняет. Даже когда сын приходит к матери жаловаться и советоваться, их разговор все-равно не разговор нормальных людей. Это как бы разговор бога с жрецом, в нем нет никакой простоты, спонтанных уточнений, живой беседы. Продуманный, осторожный вопрос и слегка размытый ответ, дающий определенность но запрещающий любые уточнения или сомнения. А вопрос совсем не праздный. Вопрос об умерших в голод родных братьях и сестрах Муртазы: ела их мама и кормила ли ими маленького Муртазу или нет? Мать говорит, что нет, но кажется, что ДА.
Читая, я вспомнил фильм Андрея Смирнова «Жила-была одна баба», где русская деревня показана с такой-же безжалостной реалистичностью.
Подумалось, что у русских с татарами невероятно много общего. Гораздо больше, чем различий. Та-же суровая зима, лес, пашня, скот… Даже баня! Татары, оказывается парятся в банях точно так-же, как и русские! И еще эти татары «столетиями воевали с Золотой Ордой» и страшных чекистов, Зулейха называется «красноорданцы»…
Еще пришло в голову, как далека деревня Яхиной и Смирнова от благодушных стереотипов, по крайней мере от моих. Я такой кошмарной деревни не представлял себе никогда. Это многократно страшнее того, что мы знаем от Тургеньева, или от Гоголя, похоже на некоторые «народные» фигуры из мрачнейших мест Достоевского.
Эти люди — землепашцы, хлеборобы и «соль земли» больше подчинятся инстинктам, чем сознанию, они не мыслят, а пользуются готовыми клише из жестокой, ветхозаветной мифологии. Планка, где начинается их жалость к кому-то, да и к себе самому, так высоко, что для меня, ее, считай, что нет. Они почти неспособны к переживанию и тем более к сопереживанию. Они всегда в острой фазе борьбы за жизнь, зубы сжаты, готовы ко всему, но… совсем не изобретательны, неспособны организоваться для сопротивления, только кинуться на врага с топором или наставить на него вилы — все не что их хватает. Муртаза гибнет в такой нелепой попытке защитить себя, и Зулейха затаскивает его труп домой, укладывает в кровать, сама ложится рядом и спит так всю ночь…
Человек может так сделать только в психическом помутнении сознания. Но по ходу книжки — это кажется нормальным, вполне соответствующим предыдущему контексту их «милой» деревенской жизни. Их жизнь и так была, в нынешнем нашем понимании — психоз. Придуманный, полугалюцинаторный мир, населенный духами, где изматывающие, но незамысловатые повседневные труды только верхушка айсберга, а большая часть их жизни — бред, фантазии и галлюцинации.
Мне это в книжке показалось самым страшным и самым главным. Антропологическая реконструкция того какими мы были всего сто лет назад… Каким было наше сознание? Соотношение природного, животного, инстинктивного и рассудочного, человеческого… А попробовать экстраполяцию до средневековья, античности… Сердце сжимается, но делается более логичной вся тупость и жестокость человеческой истории. Но откуда тогда взялись Сократ, Аристотель, Эразм Роттердамский, Шекспир…? Неужели так велик разрыв между средним уровнем развития сознания и гением?
Дальше, как мне показалось логичным предположить из названия, книжка должна была быть о том, как Зулейха, (открывающая глаза), в ссылке, в жизни в другой, менее традиционной, менее архаической среде начинает осознавать себя как человек мыслящий и чувствующий. Как она прозревает, переходить на тот уровень функционирования, когда сознания становится больше, а инстинкта, традиции, жестких установок меньше. И это очень интересно. Вообще такая принудительная эволюция за счет банальной урбанизации чрезвычайно интересна, а еще ссылка, которая больше похожа на каторгу…
Может быть я слишком многого ждал, но дальше меня книжка разочаровала. В плане описания ужасов переселения в Сибирь — она больше похожа на пересказ общеизвестного. Там было плохо, люди умирали, были стукачи, а чекисты сволочи…, но кто-то находил силы и способы в себе сохранить человеческое, не деградировать, сохранить культуру, доброту, надежду. Это общее место. Об этом много написано. Но никогда не перестанут быть интересны детали, подробности, дающие понять как и почему, насколько и до каких пределов. Нужно очень подробно писать, очень достоверно.
В книге есть несколько ярких историй или даже штрихов как, например, когда Горелов, размотав вонючие обмотки, достает окурок, спрятанный между пальцами на ноге, и с наслаждением закуривает, короткий диалог, когда односельчане зовут Зулейху присоединиться к побегу, а она отказывается, как тот-же Горелов напоказ справляет малую нужду, сняв часть доски с пола вагона…, а вот латинские комментарии доктора Лейбе, обнаружившего при этом у Горелова герпес неубедительны и искусственны. Как вообще ненатурален доктор с его яйцом, особенно в сцене родов это яйцо мне видится просто для голливудского, искусственного обострения ситуации. Все «Ленинградские» мне показалось плохими копиями из других книжек. Они даже как фон для Зулейхи слабоваты, а про то, чтобы что-то новое сказать о том, как ТАМ было людям из среды «образованных» и речи нет. Все пустые и картонные, как они выживают непонятно, за счет чего сохраняют себя со своим французским языком — не ясно, никаких конфликтов или переживаний этих людей нет, ясно только, что свою обновляющуюся, кое-где хорошую, если не изысканную одежду они снимают с трупов…
Жалко, что после первой трети книжки исчезли данные курсивом ретроспективные продолжения жизни некоторых персонажей. Они были хороши, придавали объема, глубины, достоверности.
Отравлений сахар Зулейхи, явно с натуры, наверняка был в жизни такой эпизод, но к чему он? Его символизм очень на поверхности, но искусственный. Растворяется он, когда все тонут, а Зулейху спасает Игнатов. И что? Это момент перелома, когда она решила жить, а не умереть? Не убедительно! Никакого душевного изменения в этот момент я у нее не уловил. Слова в книжке написаны, правильные слова, но чувства за ними не возникает. По крайней мере у меня. Мой внутренний Станиславский орет : «Не верю!»
Описание самой ссылки, самой дороги ничего не прибавляет к общеизвестным шаблонам. И дальше эпизоды из жизни, как мне думается, скрупулезно собранные автором у свидетелей, располагаются на искусственной, чужой, ненатуральной канве повествования и общее впечатление — недоумение.
Игнатов — человек с временами оживающей душой, злодей, на определенном уровне лимитируемый внутренним чувством в своих злодействах… За это ему дарят прощение Зулейхи и изгоняют из сообщества совершенных злодеев. Игнатов натуральный, но не подробный, он тоже общее место — шаблон. Эйхманис в Обители у Прилепина — не шаблон, Рогачев у Чхартишвили — не шаблон, а Игнатов, как ни крути — шаблон. Но, ладно, можно сказать, он фон, натура, книжка не про него, а про Зулейху.
А что в итоге случилось с Зулейхой? В чем ее человеческие открытия? Когда она «открыла глаза»? На чем ее душа успокоилась и успокоилась ли? То, что стала жить с Игнатовым в конце немного греет душу в том плане, что «…и не камнях растут деревья», но как было непонятно чего она сразу с ним отказалась жить, так и осталось непонятно чего она потом согласилась. В романе ее решение составляется из двух компонент: природное влечение (там везде мед), и мистически обусловленное ограничение себя (духи наказали, Упыриха запрещает). Человеческое здесь где? Я не нашел. Что изменилось в ней, когда стало можно? Сын уехал! Только это?
Вообще, Зулейха, женщина получается странноватая. С сыном спит до 16 лет в одной кровати, под одним одеялом… Симбиотические отношения с сыном, очень неблагополучные, но в романе маркируются, как хорошие.
А мне невероятно, что мальчик с такой мамой получился умный, талантливый, здоровый, незамкнутый, добрый и с такими широкими интересами. Чудо какое-то.
Мама по лесу ходит с ружьем, одна, аутично, снова ни с кем не общается, диалога, как не было, так и нет, только подготовленные, веские, увесистые фразы. Или выстрел…, как предупреждение. А парень, попробовал себя в медицине, где оказался очень талантлив, но предпочел живопись… Мой Станиславский мотает башкой. Хотя, чего в жизни не бывает… Дело же не в том может быть или нет, дело в том, что не должно казаться притянутым, как у Михалкова в последних фильмах, а кажется!
А она вообще поменялась? Галлюцинации Упырихи сопровождают тетеньку всю жизнь… С кем она дружит? Кто стал ей близок? Изба Муртазы поменялась на другой домик? Духи перестали забирать детей, а одного подарили? Что еще поменялось в ней? Книжка о том, что в первом поколении люди «традиционного уклада» не могут поменяться, а только дети? Или она стала другой? Мне непонятно, простите за тупость.
Конец у романа тепле, чем середина, сердце чуть согреваться, последнюю страницу я закрыл с приятным чувством, с чувством ради которого, мы, наверное и тратим время на чтение. Так, что в целом, с учетом замечаний — хорошо.
Еще статьи
