Город Г…

Полный текст книги доступен в форматах: pdf, fb2, epub

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1. СТЕПАН САВРАСКИН

Мне-то чего, я человек конченый, но нисколько не страдаю от этого факта, и спорить с ним, равно как и сопротивляться ему, не пытаюсь. Раз так, значит так — другого, вероятно, мне на роду не написано, и нечего протестовать.

Получается, что нет ни одного такого дельца, которого не смог бы я исполнить из-за противоречия со своими нравственными соображениями. Одно время, в ранней юности, я, думая об этих своих особенностях, старался такое придумать себе гадостное задание, на которое ни при каких обстоятельствах, ни при каких заманчивых перспективах не решился бы… И не смог… Не смог придумать ничего такого, чтоб совершенно уж было невыполнимо для меня! Каждый раз выискивалось в моем воображении то необыкновенно прельстительное искушение, ради которого я и на самые крайности был бы рад пуститься, готовый вовсе пренебречь муками совести. Можно даже предположить, что у меня ее совершенно и нет — совести. И, сделав такое заявление, я вовсе не ужасаюсь от его содержания. В этой мысли для меня не содержится никакого кокетства и никакой напускной инфернальности, за которыми могло бы выглядывать телячье желание доверчиво прижаться к чьему-нибудь теплому, заботливому боку. Я на этот счет совершенно спокоен и не расстроился бы, получив окончательное заключение о полном и совершеннейшем отсутствии в моем организме этой пресловутой совести.

Но, чтобы не кривить душой, нужно сказать, что все-таки совесть у меня имеется, и известно мне об этом из мелочей. По-крупному, по-серьезному, возможно, у меня совести и нет, по крайней мере, я о ней ничего не знаю, так как она меня никогда в жизни не беспокоила, а вот в мелочах она проявляется и тем самым подтверждает свое реальное существование. Под мелочами я имею в виду бытовые ситуации, ежедневно, помногу раз возникающие у каждого и на работе, и в транспорте, и в магазине, и еще где-нибудь. Я, например, без очереди никогда не лезу — мне совестно, в метро стараюсь не занимать сидячее место — только если вагон совсем уже пустой, а иначе стою себе и книжечку читаю, держась культурненько за поручень. При случае я всегда дверку придерживаю, чтоб она следующего за мной человека по башке не хлопнула, особенно, если за мной женщина идет или пожилой человек, а еще, если я с кем взглядом случайно встречаюсь, стараюсь улыбнуться тепло и едва заметно так, чтоб это не было похоже на идиотское заигрывание, а просто выглядело как маленький сигнальчик расположения. Люди на такие сдержанные улыбочки очень хорошо реагируют — тоже улыбаются в ответ, доверчиво так и с некоторой симпатичной робостью.

С продавщицами в магазинах я никогда не ругаюсь, легко соглашаюсь со всеми случайными собеседниками — все это потому, что не хочется людей обижать бесполезными мелочами. Но дойди дело до чего-нибудь крупного, по-настоящему существенного — у меня ни один мускул не дрогнет всех этих граждан, которые только что мне смущенно и трогательно улыбались, отправить, например, в концлагерь или своими руками расстрелять.

Я даже иногда представляю себе, как все люди погибнут из-за какой-нибудь катастрофы, а я один останусь и буду себе прогуливаться по пустынным улицам, среди пустых домов, и все будет мое. И в какой-то мере, конечно, будет жалко, но вместе с тем и радостно, что я оказался избранным: остался один из всего народа жив! Или еще я представляю себе — находясь где-нибудь в общественном месте — на концерте или на спектакле с участием какого-нибудь талантливого, интересного и популярного актера, которого все любят, уважают, который много в жизни преодолел и остался порядочным человеком, как я этого кумира публики, такого с умным прищуром глубокомысленных глаз, неважно, мужчину или женщину, тихонько прицелившись из какого-то незаметного оружия… шлеп, и… убиваю выстрелом в голову. Тут крик начинается, гвалт как же, такой человек погиб! А мне не жалко было бы его нисколечко, я бы еще какую-нибудь незаметную гранату в толпу этих от горя надрывающихся граждан швырнул бы, как делать нечего.

Еще я слышал, что люди, попавшие в экстремальные ситуации, иногда умирают от голода, потому что не могут заставить себя отрезать кусок от погибшего товарища и съесть. У меня бы такой проблемы не возникло. Я вообще в этом сложности не вижу. Человек ведь уже погиб, это же не от живого кусок отрезать.

Если бы я сам, например, погиб и какие-нибудь люди отказались меня из щепетильности в пищу употреблять, игнорируя угрозу голодной смерти, я бы расценил это просто как глупость и больше никак. Можно из брезгливости, например, отказаться или из-за опасения заразиться трупным ядом, хотя если как следует жрать захочешь будет уже не до брезгливости. Мне кажется, в любой ситуации главное — выжить, а дальше можно и пофилософствовать на разные темы, и сладко помучиться, если желание имеется… Но для этого всего нужно в первую очередь остаться живым! Я даже слышал, что солдатам в цивилизованных странах именно такие дают наставления их командиры на случай попадания в плен: «Все что хотите делайте, всех предавайте, как угодно унижайтесь, только, бога ради, сохраните свои жизни, а мы вас потом подлечим, реабилитируем и здоровенькими вернем в строй». Я, в принципе с этим согласен, по-моему — вполне современный подход.

Я и животных вовсе не люблю, иногда только побаиваюсь всяких там дворовых собак, особенно, если их несколько штук соберется, а по сути, мне на них вовсе наплевать. Для меня немного даже противно когда тетки специально выносят дворовым псам объедки, стоят и кормят их этой помойкой, умильно наблюдая, как псины заглатывают жратву.

Не могу себе представить, какое удовольствие можно от этого процесса получать. В глубине души мне кажется, что это все лицемерие: смотрите, мол, люди, какая я милосердная да сердобольная — даже и перед самим собой бывает лицемерие, для него и зрители не нужны. А дома такая бабища, может быть, зверски тиранит свою старенькую мамашу, или мужа, или своих беззащитных детей кошмарит почем зря, на работе ворует по мелочам, за собой не следит, от четверга до четверга не моется и забыла уже, когда читала что-нибудь в последний раз. А здесь зато собачкам жратвы вынесла, или птичкам там, например, — все, стала замечательной — просто ангелом во плоти! Хотя возможно, что и не лицемерие это, или не одно лицемерие, а еще эдакое удовольствие, заключающееся в ощущении своей значительности и контроле — над собаками в данном случае. Были такие здоровые, лохматые, злющие псы, а вот же — приручились за еду, подходят теперь, хвостами крутят, в глаза заглядывают, жрут опять же с благодарностью.

Но остается вопрос: что внутри-то всего этого? Что за этой слюнявой приятностью по-настоящему? Я считаю и еще раз это с полной определенностью могу повторить, что внутри всегда либо пустопорожнее общепринятое кокетство и лицемерие, либо еще какая-нибудь дрянь. И множество раз я находил этому реальное подтверждение в жизни, даже не хочется никаких примеров приводить из-за их реальной многочисленности и общеизвестности. Мне кажется, что я сам даже и честнее многих других, поскольку иллюзий не строю в отношении пресловутой своей совести.

Кто-то может спросить, как же я, такой выхолощенный душевно человек, отношусь, например, к детям своим, или родителям, рассчитывая поставить меня таким вопросом в затруднительное нравственное положение, когда мне неловко будет по отношению к детишкам своим или к маме с папой все мои предыдущие выкладки применить. Да, неловко, а иногда и жутко, но не настолько, чтоб из-за этого в омут кидаться, хотя дети, конечно, они мое продолжение, им хотелось бы всяческого счастья, но как посмотришь иной раз, что дети вытворяют со своими обессилевшими в старости родителями, и… хочется быть очень осторожным в их отношении.

Вот такие получаются конструкции. Умом, из книжек почерпнутым, я знаю, что нехорошо это все, что так жить нельзя, но прислушиваюсь к себе по-настоящему и… не чувствую никакого реального раскаяния или стыда. Вообще ничего не чувствую. Все эти размышления появились у меня, собственно говоря, совсем недавно, когда просто так, сиюминутно среди прочих соображений пришла в голову любопытная мысль — укокошить свою жену. То есть банально убить свою драгоценную супругу. Я об этом думал сугубо теоретически и только в аспекте нравственных категорий представил себе, как это может состояться. Даже улыбнулся тогда про себя — знай жена об этих размышлениях моей головы, она, вероятно, в ужасе развелась бы со мной, спасая собственную жизнь и оставив мне всю совместную жилплощадь. Вопрос ее убийства отпал бы сам собой. Но она живет себе, пребывая в счастливой уверенности, что ее ласковый и предупредительный супруг не может замыслить ничего страшнее банальной интрижки с секретаршей из соседнего офиса. Может, это и так, ведь я только умозрительно все представляю себе, моделируя, так сказать, свое психическое состояние в разнообразных условиях…